Е. Н. Шуранова

(Кемеровский государственный университет)

Советская власть как вариант общественного идеала сибирского крестьянства в 1920 – 1921 гг.

При рассмотрении вынесенной в заголовок проблемы мы исходили из следующих соображений. Во-первых, власть советов как специфическую форму государственного устройства позволительно рассматривать в качестве общественного идеала сибирского крестьянского мира, причём идеала, оказавшегося максимально близким к воплощению. Об этом свидетельствует как мощное антиколчаковское партизанское движение, победоносное шествие Пятой Красной армии, так и ситуация, сложившаяся в первые месяцы после восстановления Советской власти: массовый революционный энтузиазм, сдача хлеба «самотёком», рост рядов РКП(б). Политический обзор Енисейского губкома партии характеризовал первые 4-5 месяцев Советской власти как «медовый месяц» сожительства с сибирским крестьянином[1]. По всей видимости, сказывалось то, что политические настроения крестьянства в этот период определялись, как правило, не старожилами, а переселенцами, «которые в прошлом на себе испытали помещичий гнёт, прошли суровую школу борьбы с природными условиями Сибири и продолжали биться в тисках нужды»[2]. 36 анкет членов уездных и волостных исполкомов и должностных лиц сельских советов Степно-Баджейской волости (1920 г.) показывают, что лишь 9 человек были уроженцами этой волости, остальные 27 – переселенцы[3].

Даже когда в результате весьма жёсткого проведения в Сибири политики военного коммунизма отношения сибирских крестьян с властью резко ухудшились, в своих бедах они обвиняли не столько Советскую власть, которую продолжали считать приемлемой формой государственного устройства, сколько коммунистов.

Вторая посылка касается методики исследования данной проблемы. Практически нет документов, в которых крестьяне напрямую бы формулировали свои общественно-политические взгляды. Реконструкция их представлений в силу этого обстоятельства возможна преимущественно на основе опосредованных данных, прежде всего официальных материалов информационно-отчётного характера. Но и в них отсутствуют прямые указания на крестьянские воззрения, зато подробно описана картина политических настроений в крестьянской среде, особенно в случае их недовольства проводимой политикой. Следовательно, общественный идеал сибирского крестьянства вырисовывается «от противного»: изучая причины негативного отношения к государственной власти, мы находим позитивную сторону: какой должна быть «хорошая» власть. Наибольшую ценность в этом отношении представляют информационно-политические сводки местных органов ВЧК. В них нередко содержатся описания конкретных фактов протеста, приводятся высказывания крестьян по поводу Советской власти вообще и отдельных проявлений её политики. Материалы партийных органов и их функционеров бывают весьма интересны, хотя в массе своей они более субъективны, в большей степени испытывают влияние идеологических стереотипов.

Наконец, мы анализируем в данной статье общественный идеал сибирского крестьянского социума, не подразделяя его на социальные группировки: бедноту, середняков и зажиточных. В рассматриваемый период крестьянство в большей степени ощущало свою целостность (в противопоставлении, скажем, городу), нежели социальное расслоение.

Весной – летом 1920 г., в ходе первых после изгнания колчаковцев выборов местных советов в ряде случаев отмечается недоверчивое отношение крестьян к Коммунистической партии – при готовности отдать за власть советов «всё, что имеем». Более того, весной 1920 г. сибирские крестьяне могли «видеть в Советах средство спасения от “засилья коммунистов”»[4]. При этом сельские хозяева интересовались прежде всего экономическими преобразованиями новой власти, выражая подозрения, «будто бы партия коммунистов отбирает сельскохозяйственные машины, скот и также благосостояние»[5].

Протесты сибирских крестьян вызывала не сама по себе развёрстка – взимание податей было делом привычным, приемлемым: «...Крестьянство проникнуто пониманием объективной необходимости сдачи хлеба»[6]. Сельских производителей возмущала чрезмерность заданий и отсутствие учёта местных условий, возможностей и потребностей крестьянского хозяйства: «Население радо помочь России, но только по силам». Больше всего раздражало крестьян то, что у них произвольно отбирали всё дочиста, не оставляя резерва и даже порой необходимого продукта. В переобложении крестьянского хозяйства продналогом в первые два года новой экономической политики винили чаще всего местных коммунистов – «грабителей»[7].

Когда же государство весной – летом демонстрировало намерение учесть потребности крестьянского хозяйства, дать товар в обмен на хлеб, отношение сибирских сельских производителей к Советской власти значительно улучшилось. Это отмечают информации ВЧК и местных советских органов: «Более ничем крестьяне так не интересуются, как собственным своим состоянием»; «К продналогу, кооперации крестьянство чутко прислушивается и рады, что появляется в многолавке товар»[8]. Иначе говоря, отношение крестьян к любой форме государственной власти определялось состоянием их хозяйства и перспективами его развития. Разочарование сибирских крестьян в неудавшемся товарообмене, начавшееся взимание продналога, оказавшегося завышенным по сравнению с возможностями крестьянского хозяйства, особенно бедняцкого, обусловило новое обострение отношений с властью.

Информационные материалы 1920 – 1921 гг. отмечают враждебность, в лучшем случае – равнодушие крестьян к Советской власти и Коммунистической партии, «за исключением самых непросвещённых элементов, которые говорят, что Советская власть-то хороша, но вот коммунисты всё дело портят»[9]. Один партийный функционер в товарищеском письме на имя секретаря Иркутского губкома РКП(б) Рютина подчёркивает, что среднее крестьянство «считает нас врагами», а сельский обыватель вообще «боится коммуны как чорт ладану»[10]. Ачинская уездная партконференция констатировала: «Крестьянство благодаря развёрсткам ненавидит ячейки»[11]. В Омском уезде в июне 1921 г. были обнаружены прокламации, которые разбрасывались и расклеивались на телеграфных столбах. Одна из них говорила языком, близким к поэтическому: «Товарищи коммунисты, десподитизм (так в тексте. Орфография и пунктуация подлинника везде сохраняется. – Е. Ш.) ваш нам всем опротивел и мы вас сбросим в глубокую бездну с вашего трона или как говорит народ: за ушко и на солнышко. Довольно вы попили крови безжалостные вампиры т.е. коммунисты»[12].

Поводом для претензий к партийцам было и то, что они, по мнению крестьян, забирали себе полученный по развёрстке продукт, чтобы самим лучше питаться и одеваться (нередко так оно и было). В этом усматривалось противоречие с провозглашённым Советской властью и Компартией лозунгом всеобщего равенства. Поскольку крестьянский быт прост и непритязателен, от представителей власти требовался отказ от излишеств, даже аскетизм. Сибирские крестьяне заявляли: «Мы согласны давать всё, что от нас требуют по развёрсткам для красной армии и рабочих, но не знаем и сомневаемся: доходит ли это всё до них, не расходится ли по рукам коммунистов и их комиссаров»[13]. Селяне Зиминского уезда Иркутской губернии высказывали аналогичные претензии: «Вы, коммунисты, говорили, что для Соввласти отдадим последние лапти, а сами ничего не дали, зато с нас содрали больше, чем полагается»[14].

Показательно письмо Гавриила Замуры, направленное им в Центральную контрольную комиссию РКП(б). Он пишет о том, что крестьяне угнетены и обижены, необходимая разъяснительная работа среди них не ведётся. «Свобода всякая среди крестьянства подавлена действиями продовольственных начальников которым незнаю кто? дал такую не ограниченную власть. Я не могу поверить чтобы власть трудового народа могла разрешить такие произволы над труд[овым] народом...» (Подчёркнуто автором письма. – Е. Ш.). Замура сообщает Центру, что у крестьян забирают весь хлеб, не оставляя на семена, отбирают скот. Начальство, по его мнению, забыло о людях, «потому что они не избранники народа, а ставленники»; ходят «расфранченные» - с револьверами, биноклями, офицерскими сумками, а потому на самом деле они – «кулаки буржуи», и от них «крестьянство в ужасе» и «приходит в отчаяние»[15].

Относительно этого послания следует отметить, что автор его – крестьянин по происхождению, не очень грамотен, но привык к письму (это чувствуется по довольно беглому почерку) и человек, явно вполне преданный Советской власти – кандидат в члены РКП(б) и сотрудник особого отдела одного из местных органов ВЧК Западной Сибири. Добавим, что представления, будто в имеющихся непорядках виноваты пробравшиеся в советские органы чуждые элементы, было широко распространено в 1920 – 1921 годах, и не только среди крестьянства. Оно отражает, с одной стороны, наметившиеся реальные противоречия между партийно-государственной верхушкой и «низами» партии, рядовыми гражданами, с другой – взаимное непонимание и враждебность между городом и деревней, коренящееся в различии образа жизни и ментальности. Современный исследователь полагает, что автономный крестьянский быт, построенный на общинном самоуправлении, объективно не нуждался во внешнем регуляторе отношений. В годы Гражданской войны город, не способный дать крестьянину ничего в обмен на продовольствие, стал вызывать презрение и ненависть[16]. К тому же партийные и советские работники, будучи большей частью из рабочих, слабо представляли себе особенности крестьянской жизни и нередко считали сибирских крестьян чересчур зажиточными и в душе более собственниками, нежели трудящимися.

Отметим, что Советская власть была ценна для крестьян в том случае, когда она являлась продуктом их самоуправления, а не навязывалась сверху. Непросто (из-за организационных неурядиц, порождённых отсутствием опыта) проходили выборы на Алтае – в крае с сильными партизанско-анархическими традициями[17]. Тем не менее, население в целом приветствовало выборы, так как видело в этом реализацию лозунга «Вся власть Советам!» Крестьянские съезды, на которых выбирались сельсоветы и волисполкомы, проходили с подъёмом. Позднее, когда сопротивление крестьян взиманию развёрстки потребовало усиления централизации и нажима, избранные советы нередко распускались и заменялись назначенными ревкомами, что вызывало естественное недовольство[18]. В Куликовской волости Каменского уезда Алтайской губернии крестьяне даже упразднили местный ревком и организовали Совдеп[19].

Выбирая «начальство», крестьяне пользовались своими критериями определения достойных кандидатур. Один из таких параметров – наличие определённого уровня зажиточности. Кампания по перевыборам советов осенью 1920 г. показала, что «более развитые и хитрые из зажиточных крестьян пользуются уважением и доверием населения, почему иногда и проходят в Советы нежелательные элементы из таковых»[20]. Надо полагать, что уважение крестьян к зажиточности коренится в их представлениях, что сельских хозяин может добиться благосостояния только тяжёлым трудом всей семьи – и потому это богатство праведно, заслуженно.

Кроме того, важным для крестьян было то, чтобы в местной власти представлены были «свои» люди. И здесь водораздел проходил не только по партийной принадлежности, но и по месту рождения. Один партийный функционер писал: «Состав ком’ячеек в большинстве своем новоселы из России, безземельные крестьяне, бывшие батраки с люмпен-пролетарским оттенком, нуждающиеся в тщательной коллективной обработке психики и политическом воспитании»[21]. Цитируемый документ относится к Топкинскому району Щегловского уезда, но, думается, описанная картина верна и для других территорий Сибири.

В том случае, когда Советская власть и её органы выступали как внешняя сила по отношению к крестьянству, от представителей власти требовалась чёткая работа, отказ от бюрократических методов руководства, обоснованность, разумность предъявляемых требований, рациональная организация труда крестьян, занятых государственными повинностями, - словом, отношение к управляемому населению не как к подданным, а как к равноправным трудящимся. Всерьёз восприняв характеристику Советской власти как рабоче-крестьянской, сибирская деревня рассчитывала также на паритет цен между промышленной и сельскохозяйственной продукцией. Несоответствие государственной власти этим критериям вызывало не просто нарекания со стороны сибирского крестьянства, но и воспоминания о том, что при Колчаке «всё было, всего можно было купить». Наконец, крестьяне ожидали, что Советская власть, считая их трудящимися, проявит к ним соответствующее уважение: будет не просто командовать и приказывать, но и учитывать их мнение, по крайней мере – разъяснять необходимость предпринимаемых шагов[22].

Эти позиции разделялись не только главенствующей мужской частью крестьянского социума, но и женщинами-сибирячками. Очень бурно, с руганью и дракой прошедшее 16 марта 1921 г. в селе Клин-Малиновское Новониколаевского уезда собрание женщин вынесло постановление из семнадцати пунктов, требуя в том числе сохранения на местах семенного хлеба, приостановки выполнения дровяной и гужевой повинности, чтобы дать отдых лошадям перед посевной, не производить развёрстки на женское рукоделье, работать не организованными десятками, а по свободному распорядку и вообще освободить женщин от мобилизаций на выполнении трудовых повинностей, чтобы иметь возможность уделять время воспитанию детей; решили также ходатайствовать через волземотдел о выделении мыла, мануфактуры, обуви и сахара[23]. Подчеркнём, что протест женщин вызывали не развёрстка и повинности как таковые, а наиболее уродующие традиционное крестьянское хозяйство их крайности.

Важным для понимания крестьянского менталитета (и осознаваемого порой весьма смутно общественно-политического идеала как составной его части) является реакция сибирского крестьянства на неподобающие, по его мнению, действия Советской власти. Можно выделить две основные разновидности этой реакции: активный протест (повстанческое движение) – и пассивный, выражающийся в ропоте, «ворчании» и «уходе в себя» без открытого проявления враждебности и неповиновения. Вторая форма в целом преобладала. Многолетняя вооружённая борьба утомила крестьян, им хотелось в мирных условиях восстанавливать и поднимать своё хозяйство: «Необходимо учесть, что деревня прежде всего устала, утомлена, что урок – Колчаковщина хотя и сгладился, но ещё далеко не забыт, что наконец крестьянство не видит той силы, с которой ему по дороге против коммунистов. Всё это создаёт положение, которое необходимо определить след. образом: глухое недовольство, скрытое пока, изредка прорывающееся в виде отдельных эксцессов, на фоне продкомпании недовольство это ещё ухудшается, влившись вероятно в исключительных случаях в открытые попытки восстания»[24]. В то же время можно предположить, что сибирские крестьяне отделяли советское устройство как приемлемую и желательную форму государственной организации от негативных проявлений текущей политики и жёстким (даже жестоким) поведением конкретных представителей государственной власти. Свалить всю вину на коммунистов – было удобным и понятным оправданием этого разрыва между идеалом и реальностью.

Но когда вставал вопрос о том, что предпочтительнее – Советская власть, пусть и несовершенная, с чрезмерным налогообложением и злоупотреблениями, или развитие политического бандитизма, – то решение крестьян было однозначным. Председатель Щегловского уисполкома, докладывая о настроениях населения в августе 1920 г., сообщал: «…Почувствовав серьёзную опасность со стороны белых, открывшуюся при раскрытии заговора, – то же самое население – середняки и бедняки тянутся в сторону коммунистов, ибо только в них и Советвласти видят исход из тревожного положения и устойчивость». При всей субъективности последней фразы, на наш взгляд, она довольно-таки точно характеризует отношение крестьянской массы к коммунистическому режиму: он, как синица в руках, далеко не всегда устраивает (советы без коммунистов – журавль в небе), но, во всяком случае, более приемлем, чем уже изведанная власть белых. В Мариинском уезде, где прошла банда Олиферова, настроение крестьян изменилось в пользу Советской власти[25]. В августе 1921 г. Зиминское уездное политбюро ВЧК отмечало недовольство крестьян Советской властью и коммунистами в связи с тем, что они слабо борются с бандитизмом[26]. Такая позиция крестьянства не в последнюю очередь предопределила поражение повстанческого движения.

Суммируем. Коммунистов опасались как людей, могущих покуситься на автономное крестьянское хозяйство, а Советская власть, по идее, должна предоставить крестьянам хозяйственную самостоятельность и возможность развиваться. Очевидно, что сибирский крестьянин желал не столько собственности, сколько реализации законного, по его мнению, права распоряжаться продуктом, созданным своим трудом. Вырисовывается следующий облик идеальной власти трудящихся и их советов. Если брать материальную сторону вопроса, то государство не должно переобременять крестьян налогами и повинностями. В обмен на внесённые налоги и выполненные работы крестьяне вправе рассчитывать на обеспечение их промышленными товарами по приемлемым ценам. С социально-политической точки зрения: власть должна быть безусловно выборной и построенной на началах самоуправления; иначе говоря, сибирские крестьяне были ярко выраженными сторонниками суверенитета народа. При этом должны учитываться в равной мере интересы всех слоёв трудящихся, независимо от их социального статуса. В том числе крестьянство рассчитывало на подлинное, а не лозунговое, равенство рабочих и крестьян, города и деревни, довольно отчётливо представляя, каким образом это можно сделать. Отвергая бюрократизм, крестьяне отдавали предпочтение практической целесообразности проводимых мер и деловитому, чёткому стилю управления. Наконец, последнее по счёту, но не по важности. Исходя из идеи непосредственного народоправства, сибирские крестьяне предпочитали видеть в качестве представителей власти своих людей: таких же, как они, крестьян, причём местных уроженцев. Именно в этом прежде всего они видели гарантию соблюдения интересов трудового крестьянства.